Глава xviii телесные наказания женщин на востоке. Джеймс глас бертрам история розги

Наказания женщин за разные преступления на Руси и в странах Европы и Азии сильно различались. При этом средневековые законы всех стран фиксировали лояльное отношение общества к телесным наказаниям женского населения. И в «просвещенной» Европе, и в «дикой» Азии битье жены было чем-то само собой разумеющимся. На Руси эта старинная традиция отражена в своде законов семейной жизни, известном под названием «Домострой».

Наказания жен в семьях

Домострое «поучение» жены с помощью телесных наказаний преподносится как обязательное. При этом женщина практически приравнивается к домашней скотине. Последнюю полагается бить сильно, потому что ни осел, ни конь смысла человеческой речи не понимает и способен подчиняться только физической силе.

Женщина, как существо от природы склонное ко греху, но при этом наделенное разумением языка, по мнению автора Домостроя, за мелкие проступки может быть подвергнута только несильным ударам. Жену можно было бить рукой или плетью. Во время наказания нельзя было использовать травмирующие металлические предметы и наносить удары, которые могли привести к инвалидизации (например, бить по глазам).

Несмотря на такую оговорку, в русских семьях часто случались жесточайшие избиения жен, которые приводили к летальному исходу. При этом если сама женщина поднимала руку на мужа, то должна была платить штраф в казну в размере 3 гривен (Указ Ярослава).

За тяжкий проступок или просто «под горячую руку» женщину полагалось достаточно сурово высечь плетью. Аналогичные законы существовали (и до сих пор существуют) в странах Востока. В первую очередь, это касается мусульманских держав, где муж также имеет право по своему усмотрению наказывать жену за проступок или просто в назидание.

В европейских странах не было каких-то определенных законов на этот счет, но за избиение женщины в семье ни один муж в Средние века наказания не понес. Телесное наказание жены в семье было чем-то само собой разумеющимся, как бы «в порядке вещей».

Кара за измену

Измена жены почти во всех культурах считалась тяжким преступлением. При этом на мужскую измену и на Руси, и в Европе долгое время смотрели сквозь пальцы. В случае доказанной измены жена вместе с любовником должна была нести наказание от рук обманутого мужа. Последний мог, на свое усмотрение, высечь кнутом или как-то иначе покарать обоих преступников. Наказание практически всегда было телесным.

Довольно часто и само общество могло придумать какое-то изощренное позорящее наказание как для бесчестной жены, так и ее мужа-рогоносца. Иногда устраивались целые позорные шествия: женщина шла впереди и вела осла, на котором сидел ее обманутый супруг. За этой процессией шествовал глашатай, через определенные промежутки времени возвещавший всем о преступлении женщины и позоре ее мужа.

Такие публичные казни очень любили в Западной Европе. На Руси ни женщин, ни мужчин публичному осмеянию не подвергали. Обычно на преступницу налагали штраф или отправляли ее отбывать наказание в прядильный дом. Мужчина в таких случаях имел право развестись с неверной и впоследствии вступить в другой брак. Женщине эта дорога была заказана: она не имела права повторно выйти замуж.

Но русские законы в отношении наказания изменников постоянно менялись. В большинстве случаев все-таки налагался штраф, а муж уже мог поступить с супругой по своему усмотрению.

В Византии к изменникам применялось гораздо более суровое наказание - им отрезали носы, чтобы «клеймо» позора осталось на всю жизнь. Наказание изменницы в мусульманских странах - забивание камнями до смерти. Казнь производилась большим количеством людей. Обвинителями и одновременно палачами выступали все родственники обманутого мужа, старейшины селенья и вообще любой, кто чувствовал в своей груди праведный гнев за попрание законов Аллаха.

Возможно, что лет через 50 или 100 люди будущего будут читать наши современные законы и узнавать о существующих ныне наказаниях (тюрьма, «зона», тем более, смертная казнь) и условиях, в которых их отбывали осужденные, как о чём-то невероятном и диком. Точно так, как мы читаем о наказаниях времён Иоанна Грозного и даже «прогрессивного» XIX века. Не многие знают, что окончательно телесные наказания были отменены в Российской империи всего немногим более 100 лет назад – в 1904 году. Но до этого года правозащитники тех времён, юристы, чиновники и просто прогрессивные люди вели очень долгую борьбу за их отмену, постепенно, шаг за шагом, приближаясь к окончательной победе. Сначала были отменены телесные наказания для дворян, потом – купцов, потом – священников. Параллельно запрещались наиболее жуткие виды наказания. Постепенно ограничение числа ударов (например, «Уложением о наказаниях» 1845 года установлен высший предел наказания плетьми и розгами в 100 ударов), смягчение условий их применения (например, только в хорошую погоду и в присутствии врача), а потом и полный запрет таких наказаний охватывал всё больше групп населения. Этот прогресс гуманизма, как и любой прогресс, встречал на своём пути не меньшее число противников, чем современное движение за отмену смертной казни – всегда находились "пророки", предсказывавшие, что отмена, например, кнута, приведёт к росту преступности.

В этой статье хотелось бы вспомнить, что в плане телесных наказаний в Российской империи было определённое равноправие – и к нему, наравне с мужчинами, приговаривались и женщины. За какие же преступления представительницы прекрасного пола подвергались таким жестоким и невозможным для нашего времени (впрочем, ещё не повсеместно) испытаниям? Рассмотрим несколько криминальных историй и приговоров по ним, утверждённых Минской палатой уголовного суда в далёком 1832 году - это, конечно, не все подобные решения за этот год, что показывает, насколько распространёнными были экзекуции для женщин.

17.11.1832 Уголовная палата рассмотрела дело, поступившее из Минского гродского магистрата «о уворовании в слободе Комаровке у еврейки Леи Комаровой рядовыми солдатами Гершею Гольденбергом и Лейбою Юдовым Абрамовичем серебряных, жемчужных и алмазных вещей и отдаче в сохранение мещанке девке Анне Худницкой ». Суть дела состояла в следующем: «…Означенные рядовые Гершко Гольденберг и Лейба Юдов Абрамович из уворованных у еврейки Леи Комаровой вещей часть закопали в земле, а сувой (трубку) ткацкого холста, принеся к мещанке девке Анне Худницкой, из целой штуки отрезали кусок и дали ей же на рубашку, а остальное унесли с собою. После того положили у ея же, Худницкой, 28 серебряных ложек и трое таких же вилок, но всё то было в мешке, и Худницкая, объяснила не знанием, что в оном наводилось. Пред тем же ещё Гершко отдал в поклажу Худницкой снесенную тайно из дома обиженной воровством Комаровой фарфоровую трубку и медный гребешок».

Итак, единственное преступление Анны Худницкой состояло в сокрытии краденного, а точнее, всего одного куска ткани, подаренной ей на платье её кавалером. К счастью, для подозреваемой ни в чём другом она не созналась, а никаких других доказательств у суда не было. Что же ждало женщину за такой проступок? «…По несознанию Худницкой в знании о том, что в оставленном у неё мешке на квартире находятся серебряные ложки и вилки, то по неимению в том улик, оставить её в подозрении, за один токмо приём от солдата куска тонкого холста с целого сувоя, из чего могла, очевидно, заключить, что оный был воровской наказать её, Анну Худницкую, чрез нижних полицейских служителей розгами 25-ю ударами» .

К сожалению для подозреваемой, на следствии она была слишком откровенной и доверила сыщикам и некоторые тайны личной жизни, за что и была дополнительно наказана: «Как же она созналась, что от четырёх уже лет, проживая в городе, занимается непотребством и с вором Гершкою, имея любовную связь, жила с ним блудно и получала от него хотя в малом количестве деньги, то за сие отдать её, Худницкую, на церковное покаяние по исповедуемой римско-католической вере, предоставя назначение места и времени духовному правлению, и по окончании епитимии отдать оную Худницкую о честной впредь жизни на благонадежное поручительство и иметь за её поведением полицейский надзор. О самих же ворах... как они за свой поступок преданы военному суду никакого суждения не полагать». Итак, за сокрытие краденного и блуд Анна Худницкая была оставлена в подозрении, оставлена под надзором полиции, предана церковной епитимии и получила 25 ударов розгами. Розги были одним из самых лёгких видов телесного наказания.

15.06.1832 судом было рассмотрено дело, поступившее из Минского уездного суда «о пойманной в городе Видзах девке Магдалине Остроушковне , бежавшей из Минского тюремного замка вместе с арестантами Иваном Преображенским и Клементием Кобылинским ». Её участие в побеге заключалось в следующем: «Подсудимая крестьянка Минского уезда деревни Маковищ помещика Рашковского девица Магдалина Иванова дочь Острушковна, 18-ти лет, добровольное учинила сознание, что она, состоя в служении при Минском тюремном замке у смотрителя Березовского , занимаясь мытьем для арестантов белья и варением пищы, по наговору оных, уворовав у смотрителя Березовского ключ от калитки, передачей онаго арестантам способствовала тем учинить им побег, с коими, и сама уйдя, шатались по разным местам и участвовала в воровстве». Ещё совершенно молодая девушка попала под влияние преступников и совершила преступление. Что же ожидало её? «То за сказанные ея преступления упомянутую Остроушковну наказать при обще народном собрании 25-ю ударами плетьми . Отправить по ея показанию на жительство в имение Маковище ».

Плеть – это более суровое наказание, чем розги. Но кроме того, отметим, что это наказание по приговору суда должно было производится именно публично, чаще подобные экзекуции проходили на торговой площади города. Кстати, за этот побег был наказан и сам смотритель Минского тюремного замка: «А как смотрителя Минского тюремного замка Березовского обнаруживается небрежность по службе в допущении не обыском приводимых в замок арестантов иметь им при себе деньги, и в не осторожном и слабом хранении имевшегося у себя от калитки ключа и тем дачу арестантам средство к побегу, для того оного Березовского за изъясненную по службе оплошность на сей раз выдержать при Минской городской полиции две недели, со внушением, чтобы напредь проходил таковую с должным рачением, ибо напредь за противное сему будет взыскано по всей строгости закона».

Всего через неделю 21.06.1832 в Палату уголовного суда поступило ещё одно дело о сокрытии краденного - «Дело из Пинского уездного суда о похищении из лавки еврея Берки Любошица разных красных товаров и сахара донскими козаками Дмитрием Макритным, Дорофеем Артемовым , рядовым Николаем Филипповым в соучастии в том крестьянина Леона Ковалевского , и в знании о сем воровстве женщин Агафии Терпиловской и Елены Мойсеевой и присяжном Пинского уездного казначейства Григория Лагутина ». Так как замешанные в этом деле военные подпадали в ведомство военного суда, то Палата решала только судьбу гражданских. Приведём этот приговор полностью, так как по нему хорошо видна разница наказания в зависимости от пола, социального происхождения, а также такого важного для того времени показателя, как сознание или не сознание:

1. Крестьянина Леона Ковалевского, 28 лет, добровольно сознавшегося в соучастии воровства обще с козаками и рядовым Николаем Филипповым и лавки еврея Берки Либошица по показанию его на 303 рубля 72 копейки серебром разных товаров по выполнении им на стойкость сего присяги, яко превышающей 100 р., по силе приведённого в мнении уездного суда закона, наказав в городе Пинске 35 ударами плетьми сослать в Сибирь на поселение.

2. Именующуюся шляхтянкою, но никаких на то доказательств не представившею, Агафию Терпиловскую, 50 лет, повинившуюся в знании воровстве и принявшую от козаков штуку перкаля на тот предмет, чтобы никому о том не объявляла, наказав в городе Пинске публично 25 ударами плетьми, тоже сослать в Сибирь на поселение.

3. Присяжного Григория Лагутина и солдатку Елену Мойсееву, хотя оговариваемых в знании про таковое воровство, но в том не сознавшихся, приём же ими из некоторых воровских вещей от козаков происходил не заведомо воровского, однако за всем тем навлекших немалое на себя подозрение в домысле, что получаемые ими от солдат товары не могли быть их собственными, паче же тогда, когда получали оные в излишестве за весьма малые прислуги, и цену, не объявив тот час о том, как следовало полиции, за таковое их не объявление, зачтя в наказание содержание доселе в остроге, сверх того нащет знания о сем воровстве оставить в сильном подозрении и присяжного Лагутина яко неблагонадежного от настоящей должности и ни в какую казенную службу не принимать...

Агафия Терпиловская не представила доказательств своего дворянского происхождения – иначе бы она не могла подвергаться телесным наказаниям, поэтому наказывалась, как обычная крестьянка. Обратим внимание, что крестьянин Леон Ковалевский, который непосредственно участвовал в самом воровстве, был наказан всего на 10 ударов больше, чем только принявшая краденное на хранение женщина. И здесь, как в предыдущей истории, экзекуция должна была проходить при собрании народа. После чего оба были отправлены в Сибирь на поселение, что было очень тяжёлым наказанием. А вот не сознавшиеся Лагутин и Мойсеева пострадали куда меньше. По сути, они были наказаны только за недоносительство: Елена оставлена в подозрении, а Лагутин кроме подозрения потерял работу.

Ещё через месяц Палата рассматривала самое серьёзное преступление, поступившее из Минского уездного суда «О утоплении в реке Свислочь девкою Тодорою Боровскою блудно прижитого ребёнка». Естественно, и приговор был самым тяжёлым из всех, приведённых в этой статье: «подсудимую Теодору Стефанову дочь Боровскую, добровольно учинившую признание в утоплении четырёхнедельного ребёнка, прижитого ею блудно, и по учиненному розыску обнаруживающеюся совершенных лет, наказав чрез палача публично десятью ударами кнутом в согласность указа 22.01.1754 года сослать в каторжную работу ».

Для современного человека разница между наказанием розгами, плетьми и кнутом не столь очевидна по степени тяжести последствий для наказываемого. Но люди начала XIX века отлично понимали эту разницу - неслучайно почти всю первую половину века шла борьба за ограничение и запрещение наказание кнутом. Ещё в 1817 году вопрос применения кнута, наравне с другими жесточайшими наказаниями, изучал специальный комитет: «Государь Император, обращая внимание на употребляемые доныне телесные наказания кнутом и рвание ноздрей с постановлением знаков и находя, что cиe наказание сопряжено с бесчеловечною жестокостью, каковой нет примеров ни в одном европейском государстве, что жестокость сия, будучи отдана, так сказать, на произвол палача, не токмо не удовлетворяет цели правосудия, которая при определении наказания требует, чтобы оно было в точной соразмерности с преступлением, но большею частью находится с оною в противоположности, и наконец, что такое ужасное наказание, от которого преступник нередко в мучительнейших страданиях оканчивает жизнь, явно противоречит уничтожению смертной казни» . В этом заключении отмечена именно зависимость силы наказания от воли палача – оно могло быть как совершенно лёгким, так и причинить смерть уже после первых ударов (что позволяло при необходимости обходить запрет на смертную казнь), во многих случаях люди умирали через несколько дней или оставались инвалидами.

Вряд ли, детоубийца Боровская могла рассчитывать на жалость палача – в лучшем случае на каторгу она бы отправилась инвалидом. Но в её деле свершилась неожиданная задержка. 23.07.1832 в Минский тюремный замок явился с инспекцией губернский прокурор . Похоже, что увиденное потрясло его, и он написал рапорт в Уголовную палату: «…При посещении им, губернским прокурором, здешнего тюремного замка заметил, что содержащаяся в оном с 24.12. прошлого 1830 года арестантка Теодора Боровская имеет при себе незаконноприжитого грудного ребёнка мужеска пола, которого кормит грудью, и что приговор об ней нащёт наказания и ссылки (если будет утверждён господином Начальником губернии) за силою указа 10.02.1824 года и Высочайше утверждённого 3.07.1831 мнения Государственного Совета не может быт исполнен до определённого времени, и потому с препровождением показаний упомянутой Боровской и арестанта Сгоржельского , с которым прижила она сего ребенка, просит при исполнении приговора поставить всё вышеписанное в виду и вместе с тем требовать разыскания о незаконном прожитии Боровскою младенца в остроге, так как сие из виду местной полиции упущено»... Действительно, по предложению Белорусского военного губернатора указом № 29773 от 10 февраля 1824 года определялось, что женщина, приговорённая к телесному наказанию, в избежание «порчи молока», что может повлиять на жизнь младенца, должна получить отсрочку наказания сроком на полтора года. Немного подробнее о дальнейшей судьбе Теодоры Боровской написано в статье «Минский тюремный замок и… любовь» .

Упоминаемый выше указ существенно облегчал участь только что родивших арестанток, но этим гуманным указом для них предусматривалась только отсрочка от телесного наказания, но не отмена или изменение самого наказания. Кроме того, указом решалась и судьба младенца:

«Указ № 29773 от 10 февраля. Высочайшее утверждённое мнение Государственного Совета «О времени исполнения приговоров Судебных мест, относительно наказания женщин, питающих грудью младенцев.

Государственный Совет в Департаменте Законов и в Общем Собрании , рассматривал мнение Комиссии составления законов , о времени исполнения приговоров Судебных мест, относительно наказания женщин, питающих грудью младенцев своих. Дело о сем поступило в Комиссию вследствие положения Комитета Министров, Высочайше утверждённого по представлению Министра Юстиции , следующего содержания:

Белорусский Военный Губернатор в отношении к нему Министру, объяснил, что в тюрьмах, в числе арестантов, содержатся женщины, питающие грудью младенцев своих, что часто они приговариваются Судебным местом к телесному наказанию; что по исполнении сих приговоров портится у них молоко, и питаемые оным младенцы подвергаются болезням, и даже смерти. Почему Белорусский Военный Губернатор, в отвращение таковых последствий, находил полезным постановить правилом, чтобы сии женщины не были подвергаемы телесному наказанию до отнятия от груди их младенцев.

Комиссия составления законов, приняв во уважение, что в Русских законах об отсрочке наказания женщин, питающих младенцев, нет никакого постановления; по Медицинским же наблюдениям срок для питания младенцев грудью полагается от одного до полтора года, а при слабости его или болезни может продолжаться до двух лет, и наконец в случае болезни матери от 6 до 8 месяцев; изложила на сей предмет следующие правила: 1) Если женщина, питающая грудью младенца, за преступление ея, осуждена будет судебным приговором к телесному наказанию, от коего, по свидетельству Лекаря, может произойти порча молока и подвергнуть младенца болезни, то исполнение сего приговора отлагать, пока младенец, по мнению Врача, может быть отнят без всякой опасности от груди матери. 2) Когда женщина, питающая грудью младенца, осуждена будет Судебным местом к продолжительному содержанию в доме исправления, или в казенных работах, и наказания сии, по свидетельству Врача, могут иметь вредное влияние на здоровье и жизнь младенца; то по отнятии тотчас от груди матери, надлежит отдавать его для содержания и презрения родственникам. Но если по бедности, они взять его не могут, то смотря по состоянию, к коему мать принадлежит, отдавать его Сиротскому Суду , приказному старосте или волостному Голове, кои о призрении и содержании сих младенцев должны иметь надлежащее попечение.

Государственный совет, находя мнение Белорусского Военного Губернатора основанным на истинной справедливости, и, по важности предмета заслуживающим особенного уважения, полагает: постановить правилом, что если женщина, присужденная к телесному наказанию, питает младенца грудью, то отлагать наказание сие на полтора года, считая с разрешения ея от бремени; тоже разуметь о женщинах, находящихся в работах, облегчая оныя в течении означенного времени, если, по признанию Лекаря, работы сии наносят вред питаемым грудью их младенцам.

Резолюция. Быть по сему».

И только почти через 40 лет 17 апреля 1863 года вышел указ № 39504 «Именной. Данный Сенату... О некоторых изменениях в существующей ныне системе наказаний уголовных и исправительных». Которым были внесены весьма значительные изменения в систему телесных наказаний в Российской империи: «Признав за благо сделать некоторые изменения в существующей ныне системе наказаний уголовных и исправительных, дабы с тем вместе ещё точнее соразмерить кару оных с свойством и степенью преступления или проступка, Мы утвердили соответствующие сему предположения особого, при Втором отделении Собственной Нашей Канцелярии, Комитета, в Государственном Совете рассмотренные» . Четвёртым пунктом это указа предписывалось:

«Лица женского пола вовсе изъять от наказаний телесных ».

Белорусский документационный центр

Мы никогда не были застрахованы от наказаний, как бы ни старались выполнять все возраставшую норму выработки и не привлекать к себе внимания. Заключенных избивали во время работы, если надзирательница была в плохом настроении. Их сажали в бункер или отправляли в штрафблок «за отказ от работы», если они, измученные болезнью или лишениями, падали без сил; на них натравливали собак, если они шли недостаточно быстро. Самым мягким наказанием было стоять подолгу на плацу. И это после двенадцати часов работы, в жару и холод, в любую непогоду. Многие падали замертво. А сколько погибло в бункере!

Самым унизительным из всех наказаний было избиение кнутом. Вот что рассказывала мне в Равенсбрюке Марта Вёлькерт.

Они обвинили меня в «осквернении расы» за то, что я дала двум полякам пару старых тряпок моего мужа. Тогда он был уже в солдатах. А у этих несчастных были только лохмотья на теле. Я познакомилась с ними, когда они кололи дрова за тарелку супа у моих соседей. А нацисты уже давно имели зуб против меня. Я не вступила в их женский союз, не сунула ни пфеннига в их кружки для пожертвований. Нацистский флаг мы тоже никогда не вывешивали и «Хайль, Гитлер!» не кричали.

Как-то в нашей деревне объявили вербовку на мыловаренный завод под Гентином. Я знала от одной женщины, которая вернулась оттуда желтой, как лимон, и больная, что завод вовсе не мыловаренный, а пороховой. Что же, разве я не должна была предупредить женщин? Но одна из них донесла на меня. Прямо в поле меня забрали. В ратуше незнакомый гестаповец стал обвинять меня не в том, что я рассказывала о Гентине, а в том, будто я спуталась с поляками. Я им, конечно, сказала, что все это ложь. Но они хотели использовать ее как повод, чтобы, придравшись ко мне, проучить других. Перед всем народом, на базарной площади, мне остригли волосы. Я чуть не умерла от стыда. Это была их подлая месть за то, что я не хотела быть заодно с нацистами.

Но это было только начало. После полутора лет тюрьмы Марту отправили в Равенсбрюк. На сопроводительных документах стояло: «Усиленный режим». Так гестапо расправлялось с теми, кого обвиняли в «осквернении расы». «Усиленный режим» означал телесные наказания.

Приговоры о телесном наказании приводились в исполнение два раза в неделю в подвале бункера. Поручали их уголовницам, которые шли на это за лишнюю пайку хлеба или миску похлебки.

В центре помещения для экзекуции стояла «кобыла» - высокая скамья, справа от нее на стене на крючках висели сплетенные из кожи хлысты с петлей у рукоятки и полотенца. По другую сторону, у сточной раковины, стояли ведра с водой. Если жертва теряла сознание, ее обливали водой. Тут же стояла еще одна скамья, на которой лежало несколько одеял.

Вот в этом бункере и избивали Марту.

Однажды во вторник на утреннем аппеле мне велели явиться к бункеру,- рассказывала она.- Блоковая отвела меня туда. У бункера уже стояли двадцать две женщины из разных блоков. Пришла старшая надзирательница Бинц и открыв бункер, приказала нам построиться там в коридоре в две шеренги. Никто не произнес ни слова, каждая была занята своими мыслями, всем было страшно. Через некоторое время пришли комендант лагеря Зурен, лагерный врач - он всегда присутствовал при этом,- один эсэсовец и палачка - заключенная с зеленым винкелем.

Бинц стала вызывать нас по лагерному номеру но одной в помещение для экзекуций. После наказания каждая снова должна была встать сзади в строй.

Меня вызвали почти последней. От страха едва не разорвалось сердце, еще и потому, что я увидела, как та, с зеленым винкелем, волокла через дверь в соседнее помещение женщину, которую вызвали передо мной.

Бинц зачитала мне приказ об аресте и приговор: два раза по двадцать пять ударов! Потом Зурен приказал лечь на скамью для наказаний.

В деревянные тиски неподвижно закрепили ноги, палачка пристегнула меня ремнями к скамье. Юбку натянули на голову, обнажив зад (панталоны мы должны были снять еще, в блоке). Голову завернули одеялом, наверно, чтобы заглушить крики.

Когда меня пристегивали, я сделала глубокий вдох, чтобы не быть очень туго стянутой. Когда Зурен это заметил, он наступил на меня коленом и затянул ремни так туго, что я застонала от боли.

Приказали громко считать удары, но я досчитала только до одиннадцати. Еще глухо слышала, как палачка, ударяя, считала дальше, Я кричала. Это облегчало боль. Почувствовала, как кто-то щупал мне пульс. Казалось, будто зад у меня из дубленой кожи. Когда в коридоре снова встала в строй, мне стало дурно.

Наконец все получили свое наказание. Зурен, Бинц и СС-обершарфюрер Пфляум вошли в коридор, перешептываясь о чем-то друг с другом. Зурен грубо сказал нам: «Построиться в один ряд и повернуться спиной. Нагнуться и поднять юбки!»

И все трое, смеясь и отпуская циничные замечания, начали рассматривать нас. После пытки на «кобыле» еще это унижение и издевательство!

Только четырнадцать женщин, едва держась на ногах, вернулись в лагерь. Остальных отправили в ревир.

Как мне хотелось остаться в блоке! Но было время уборки картофеля, и блоковая погнала меня на полевые работы. В первый день было еще терпимо, но с каждым днем боль становилась все сильнее. Затянувшиеся было рубцы лопались от малейшего движения.

Вторые двадцать пять ударов я получила в пятницу на той же неделе. Они были еще мучительнее, чем первые, потому что раны еще не зажили. Я сосчитала только до семи. В эту пятницу нас было тридцать женщин, и многим они отбили почки или повредили легкие. Мне, можно сказать, еще повезло.

В этот раз я не смогла выйти на работу. Блоковая отправила меня в десятый блок для больных. Я не могла сидеть, лежала только на животе. Боже, какие это были боли! На одной кровати со мной лежала маленькая русская. На ней не было даже рубашки. Она металась в бреду и, задевая меня, причиняла мне боль. Потом затихла и умерла. На мое сообщение об этом никто не обратил внимания. Убрали труп лишь на следующий день.

Ревир был санчастью только на словах. Там никому не помогали. На мое счастье, штубовая смогла взять меня обратно в блок. Она раздобыла из пошивочной мастерской машинное масло и смазывала им мои рубцы на коже. Другого лекарства не было.

Еще сегодня я чувствую тяжелые последствия этого наказания. У меня болят почки.

Существовал особый циркуляр для всех концентрационных лагерей. В нем предписывалось: рейхсфюрер СС и шеф немецкой полиции распорядился, что, если в решении о телесном наказании (для заключенных как мужского так и женского пола) добавлено слово «строгий», то это значит, что избиение плетьми производится по обнаженной задней части тела.

Наказания жен в семьях

Кара за измену

Наказания за более тяжкие преступления

За аборты и убийства новорожденных детей на Руси женщин сажали на кол. В Европе за «изгнание плода» называли ведьмой со всеми вытекающими из этого определения последствиями. Каралась как сама несостоявшаяся мать, так и женщина, совершившая аборт. Обычно дело заканчивалось сожжением живьем на огромном костре.

Основные преступления, за которые полагалась казнь, были определены еще в «Русской Правде» (около X-XI веков). За особо тяжкие преступления женщины несли такое же наказание, какое и мужчины. В Европе в этом отношении было так же. Женщину, убившую человека более высокого социального положения или совершившую какое-то деяние против государя, казнили. В лучшем случае, могли высечь и сослать в какое-то глухое место.

На Руси с женщинами поступали аналогичным образом. На снисхождение и смягчение приговора могли рассчитывать только матери маленьких детей, беременные и дочери знатных родителей. За убийство равного себе или человека, ниже по положению, полагался только штраф.

Мы уже сказали, что при всех истязаниях стараются причинить как можно больше мучений, не повреждая кожи.

По словам того же корреспондента, очень часто наказывают провинившуюся девушку еще так, раздевают ее донага, ставят спиной к колонне в комнате или стене, связав кисти рук, поднимают их вверх и привязывают за руки к стене так, чтобы один локоть закрывал лицо, ноги наказываемой привязывали к кольцам в полу и в таком положении владелец или евнух наказывают ее розгами по передней части тела. Так как эта часть тела особенно чувствительна, а наказание производится обыкновенно довольно жестоко, то редко когда несчастная выносит назначенное число розог, не потеряв от боли сознания; но ее тогда приводят в чувство и затем опять продолжают драть, пока не дадут сполна назначенное число ударов. Правда, подобному наказание подвергают за более важные проступки, как например - за побег, на которых не действуют другие наказания, за покушение к побегу, потерю невинности, при чем за последний проступок всегда наказывают, не щадя кожи и нередко засекают на смерть.

За побег обыкновенно подвергают подобному наказанию после жестокого истязания и наказания по задней части тела, после выхода из ванной…

Корреспонденту удалось купить в Бейруте рисунок, изображающей наказание подобным способом девушки владельцем подобного склада рабынь.

Телесные наказания женщин в Испании

По словам известного испанского историка Кольменара, в средние века в Мадриде, существовали процессии флагеллянтов, о которых я говорил в первом томе. В церемониал этих процессий входило столько же религиозного, сколько и любовного отношения к женщине. Но я предпочитаю предоставить слово самому историку. Вот что он пишет:

«В этих процессиях принимали участие все кающиеся или флагеллянты, стекавшиеся со всех кварталов города. На голову они надевали очень высокий, белый полотняный колпак в виде сахарной головы, с передней части его спускалась широкая полотняная полоса, которая закрывала лицо. Среди участвующих, конечно, были лица, подвергавшие себя публичной флагелляции, движимые чувствами действительной набожности; но другие практиковали ее, чтобы угодить своим любовницам; подобная галантность была совершенно оригинальной и неведомой другим народам. Эти милые флагеллянты надевали белые перчатки и такого же цвета ботинки, рубашку, рукава которой были украшены лентами, на голове и на плаще была лента любимого цвета.

Они бичевали себя по вполне определенным правилам веревочной плеткой, на концах хвостов которой были вплетены кусочки стекла. Тот, кто сек себя с большей силой, считался более мужественным и достойным большого уважения.

Эти странные влюбленные, проходя под окнами своих дульциней, наносили себе более сильные удары. Но в то же время все эти флагеллянты выражали свое восхищение и перед встречными женщинами, особенно если они были хорошенькие, в таком случае они старались, чтобы несколько капель их крови попало на них. Если даме нравился флагеллянт и она хотела отнестись благосклонно к его ухаживанию, она поднимала свою вуаль.

В те времена многие жены находили, что из-за телесного наказания, которому подверг ее муж, не стоит особенно огорчаться. Некоторые из них даже находили удовольствие в этих побоях. Муж, бьющий жену, доказывает, что он дорожит ею, иначе он не старался бы ее исправить наказаниями.

В то время подобного взгляда придерживались почти все народы. Раньше, когда на жену смотрели почти как на рабыню, дело обстояло совершенно иначе: за малейшую провинность муж приказывал сечь ее своей прислуге и, вероятно, подобное унижение не доставляло ей большого удовольствия. По видимому, в Испании мужья или любовники, приказывающие пороть своих жен или любовниц, не пользовались от них за то большим уважением, если судить по рассказу знаменитого Сервантеса - «Ринконет и Картадийо».

«…Только что Мониподио, капитан королевской гвардии, начальник караула, собрался поужинать в компании двух веселых молодых дам, как в дверь сильно постучались. Мониподио прицепил шашку и, подойдя к двери, грозно спросил: «Кто там?»

Никто, это я только, Ваше Высокоблагородие, Фагарот - караульный, - пришел доложить вам, что вот тут стоит девушка - Юлия Каригарта, вся растрепанная и в слезах, как будто с ней приключилось ужасное несчастье.

Действительно, за дверью слышались женские всхлипывания.

Услыхав их, Мониподио отворил дверь. Он приказал Фагароту вернуться в караульный дом и в другой раз не сметь так громко стучать в дверь, что тот обещал исполнить…

В то время как Мониподио отечески журил караульного за слишком сильный стук в дверь, в комнату вошла Каригарта, девушка из разряда тех же особ, с которыми капитан собирался весело провести время. Волосы у нее были распущены, лицо все в синяках, и, лишь только она вошла в комнату, как упала на пол… 06е гостьи капитана бросились ей на помощь. Облив лицо водой и расшнуровав ее, они увидали на груди тоже много синяков. Как только девушка пришла в себя она стала кричать:

Да поразит Правосудие Бога и короля этого бессовестного разбойника, труса, мошенника, которого я уже не раз спасала от виселицы, хотя у этого молокососа еще молоко не обсохло на губах. Что я за несчастная женщина! Посмотрите на меня, - я потеряла свою молодость и красоту ради такого негодяя и неисправимого бездельника!

Успокойся, Каригарта, - сказал Мониподио, - я, ведь здесь и готов оказать тебе полное правосудие. Расскажи, в чем дело. Ты потратишь на свой рассказ больше времени, чем я на наказание твоего обидчика. Скажи, ты серьезно с ним поссорилась и хочешь, чтобы я за тебя отомстил ему, тогда скажи только слово…

Поссорилась! Я бы очень была рада только поссориться! Я скорее готова отправиться в ад, чем сесть с таким мерзавцем за один стол или лечь с ним вместе в кровать!

И подняв платье до колен, даже немного выше, она показала свои ляжки, которые были все в грязи и синих полосах, затем продолжала:

Вот полюбуйтесь, как меня отделал этот негодяй Реполидо, который обязан мне больше своей матери! И вы знаете за что? Разве я дала ему малейший повод? Ровно никакого! Он избил меня за то только, что проигравшись до последнего гроша, этот разбойник послал ко мне Кабрило, чтобы я прислала ему тридцать реалов, а я дала только двадцать четыре. И одному Богу известно, как тяжело они мне достались! Вместо того, чтобы отблагодарить меня, он решил, что я точно украла из той суммы, которую он надеялся получить в своем пылком воображении… Сегодня утром он увел меня в дальние поля, что за королевскими садами; там под одним каштановым деревом раздел меня совершенно донага и, сняв с себя свой ременный пояс, не смотря на мои мольбы и крики, стал безжалостно пороть меня им по чем попало; он даже не снял с пояса пряжек!.. Драл он меня до тех пор, пока я не потеряла сознание. Вот полюбуйтесь на следы такой ужасной порки!..

Мониподио обещал, что обидчик будет жестоко наказан, как только его разыщут и приведут сюда.

Не бойся, Каригарта, у меня длинные розги и я шкуру ему спущу!

Одна из барышень, гостей капитана, стала также утешать Каригарту и говорить ей:

Я бы многое дала, чтобы со мной случилось подобное с моим другом; не забывай Каригарта, что кто сильно любит, тот сильно и наказывает! Когда наши бездельники секут нас или просто колотят, - значит они нас любят… Сознайся, после того, как он тебя избил до полусмерти, я уверена, он тебя приласкал разочек?

Как, разочек?! Да ты очумела! Он уговорил идти домой и мне даже показалось, что у него были слезы на глазах после того, как он меня так жестоко выпорол.»

Инквизиция! Вот слово, при произнесении которого у вас, невольно в воображении рисуются картины самых жестоких сцен!

Мы знаем, как изобретателен был ум по части пыток.

Китайцы, как известно, считающиеся мастерами по части причинения страданий преступникам, не в состоянии были изобрести решительно ни одного самого ужасного истязания, которое не было бы в ходу в страшных тюрьмах, где были заключены еретики.